Тони Хоукс - Теннис на футбольном поле [Играя в теннис с молдаванами]
– Э-э… ладно, хорошо, думаю, у меня найдется время.
После того как семья разошлась по городским больницам и школам, я решил пробежаться в ближайший парк и попытаться придумать, чем заняться. Иногда мне кажется что физическая нагрузка и успокаивающий ритм переставления ног помогают сосредоточиться. На сей раз я бежал и думал очень старательно.
Возможно, я просто не хочу проиграть пари Артуру или отказываюсь признать, что моя оптимистическая философия безнадежно ущербна. Однако, по большому счету, дело ни в том и ни в другом. Кое-что еще заставило меня крепче вцепиться в палку. Впервые с тех пор, как я сюда приехал, кто-то чего-то от меня захотел. Елена просила, чтобы я пришел к ней в школу. Да, знаю, это мелочь, но она значила для меня очень много. Ни разу с тех пор, как я ступил на молдавскую землю, никто ни о чем меня не просил и не предлагал мне что-то сделать. Вечно приходилось самому все устраивать, выступать зачинщиком, и это утомляло и разочаровывало. Однако одиннадцатилетняя девочка все изменила. Своим приглашением в школу она показала, что кому-то есть до меня дело. По крайней мере, ей самой. И не важно, если никому больше; одной этой причины достаточно, чтобы остаться. В любом случае, пока.
В тот день события продолжали развиваться в позитивном ключе. Когда я позвонил в Центр журналистики и мне сообщили, что Марчел приглашает съездить в субботу в Старый Орхей, я буквально остолбенел. Две недели тишины – и сразу два приглашения за один день. Интересно, связан этот внезапный всплеск общественной жизни с тем Фактом, что я лишился Юлиана, и местные ощутили необходимость заботиться обо мне? Если так, стоило, наверное, сделать это раньше.
Я прошелся к Национальному теннисному центру в надежде сгонять партию, и мне опять повезло – я столкнулся со своим недавним франкоговорящим знакомцем Яном, который устроил для меня игру с многообещающим подростком Александром. На исходе часового поединка этот юнец практически в одну калитку вынес меня на тай-брейке. Внезапно я осознал, что нахожусь не в форме и, чтобы победить в пари, должен играть гораздо лучше. Может, потратить эти четыре дня, чтобы восстановить навыки до должного уровня?
После матча дружелюбный и довольно пухленький на вид Александр научил меня, как считать очки в теннисе на румынском. Через несколько минут я знал все, что, будем надеяться, понадобится при встрече с моими противниками.
Cincisprezece – ноль
Trezece – ноль
Patruzece – ноль
Avantaj – Хоукс
Ghem – Хоукс
Александр отчего-то решил, что я эксперт по теннису, и спросил меня, не знаю ли я, почему в теннисе такая необычная система счета. Да уж, хороший вопрос, я сам им задавался. Почему одно очко – это «пятнадцать»? Почему «deuce» значит «ровно»? Почему «love» – это «ноль»? Что значит «преимущество» того или этого? В Лондоне, проведя целый день в библиотеке, я выяснил лишь, что точного ответа на этот вопрос нет ни у кого и что теннис – очень древняя игра, которая появилась во Франции еще до того, как люди стали все записывать. Считается, что система счета по 15 за очко берет начало в Средних веках, а 40 – есть сокращение от первоначальных 45. «Deuce» – искажение французского «à deux» и значит, что для полной победы игрок должен заработать два очка подряд. Никто точно не знает, откуда взялся термин «love» вместо «ноля», но есть предположение, что он произошел либо от французского «l'oeuf» – «яйцо», которое по форме напоминает ноль, либо от нашего слова «love», когда появилось выражение «любовь – пустышка». (Дикие времена, раз любовь называют пустышкой.) Подача называется подачей потому, что игру начинал за своего хозяина слуга. Практичный игрок вполне мог этим воспользоваться:
– Ах, мой дорогой лорд Солсбери, мне не терпится с вами сыграть. Вы знакомы с моим слугой Сампрасом?
Александра, похоже, не слишком удовлетворил мой ответ, когда я попытался передать суть рассуждений простым английским языком.
– Ты что-нибудь понял, Александр? – спросил я.
– Да, почти все, – ответил он.
– Знаешь, я всегда говорю, – продолжал я, – что, по-моему, лучше бы мы воспринимали слова судьи в начале каждого матча как совет: «Love all» – «Любите всех». Следуй мы этому совету, мир стал бы намного приятнее. Однако мы живем в дерьме, потому что все озабочены лишь преимуществами.
Александр озадаченно посмотрел на меня.
– Я не понимаю.
Не ты один, Александр.
Елена волновалась. Может, она думала, что я откажусь, но ее личико засветилось от радости, когда я встретился с ней у школьных ворот.
– Это моя подруга Марианна, – сказала она, указав на хорошенькую девочку, которая сделала что-то вроде реверанса. – Пойдемте, мисс Тудореяну ждет.
Учительница и вправду ждала. Она проводила меня в класс продолжила вести урок так, будто я был школьным инспектором. Будь это на самом деле так, я бы поразился тому, насколько прилежно дети читают. Вскоре я уже был поглощен захватывающей историей о дяде Оскаре и тете Агате.
– Мой дядя Оскар замечательный человек, – начала Елена, которая вызвалась читать первой, тянула руку с таким рвением, что, казалось, рисковала ее вывихнуть. – Каждое утро по понедельникам, вторникам, средам, четвергам и пятницам он садится на 745-й автобус и едет на работу…
Изредка мисс Тудореяну поправляла ошибки и не давала мне полностью увлечься драматическими событиями жизни дяди Оскара.
– Каждое утро дядя Оскар ходит в банк и возвращается домой довольно поздно. Он не занимается спортом. Он любит музыку, но не играет ни на пианино, ни на скрипке, ни на флейте, ни на каком-либо другом инструменте. Он практически не бывает в театре или кино и не ходил на выставки и в музеи…
Реальный чувак этот дядя Оскар. Интересно, кто-нибудь уже приобрел права на экранизацию этой истории?
Насколько я понимал коммунистическую систему, образование, похоже, было единственной сферой, с которой у них все обстояло в порядке. Школы финансировались хорошо, учителя были уважаемыми членами общества, дети соблюдали дисциплину. Терпеть не могу рассуждать как консервативный старикан, но детям нужна дисциплина. Да они до смерти ее любят. Жить без нее не могут, и, по моему опыту, им ее вечно не хватает. Сейчас я в том дурацком возрасте, когда ходишь на вечеринки, а люди приводят с собой детей. В результате слишком часто на многих пикниках в течение слишком многих лет вечера портил какой-нибудь маленький избалованный сорванец, пытаясь выколоть мне глаз или выдавить кетчуп на голову. Многое говорит в пользу режима, который за подобное поведение ссылал в сибирский ГУЛАГ. По крайней мере, на пикниках при коммунистическом режиме вы бы ни за что не услышали такую фразу:
– Милый, не втыкай туда шампур, не думаю, что Тони это нравится.
Когда урок подходил к концу, мисс Тудореяну обратилась ко мне.
– Тони, вы не расскажете что-нибудь детям? – спросила она, застав меня практически врасплох.
– О чем?
– О Лондоне. Может быть, о Британском музее?
До того, как я успел объяснить, что абсолютно ничего не знаю о Британском музее, меня вывели к доске и представили так, будто я был ведущим мировым экспертом по музеям.
Все, что последовало далее, представляло собой поразительное сочетание полного бреда и сплошных домыслов. Надеюсь, ни один ребенок меня не слушал, а удивительные иностранные звуки, лившиеся с моих уст, воспринимались не более как фоновый шум в мире грез. Однако я опасаюсь, что однажды какой-нибудь молдавский подросток в Британском музее потребует показать ему сокровища короны и спросит, где же дворцовая стража. Я закончил, дети обрадовались и восторженно зааплодировали. Такой аудитории легко угодить. Если честно, все, что для этого требовалось, – не быть мисс Тудореяну; впрочем, признался я себе, даже будь я ею, все прошло бы на высшем уровне.
За последние дни я совершенно не продвинулся к цели, которая меня сюда привела, но, что важно, мне стало несколько комфортнее. Вместо зарождавшегося презрения постепенное знакомство со страной медленно, но верно вселяло в меня уважение и любовь. Я научился видеть не только угрюмые лица на улицах, но и улыбки, которые невозможно вызвать обыкновенной вежливостью. В этой стране люди страдали, страдают и, возможно, будут страдать. В этой культуре не было места общественным банальностям. Это не то общество, где вы желаете людям хорошего дня, а они оборачиваются и говорят в ответ: «Нет, спасибо. У меня другие планы на сегодня». Я начал понимать, что надо набраться терпения и подождать, пока люди сами тебе откроются, вместо того чтобы их к этому принуждать. Доверие, как и многое другое здесь непросто добыть, но стоило им обзавестись, как двери распахивались сами собой.
Семья Дины и Григора окружила меня теплом, ничего подобного я не мог даже представить. Возможно, поначалу ко мне отнеслись прохладно, когда я прибыл в их страну, самонадеянный и преисполненный оптимизма. Однако с тех пор, как все пошло наперекосяк, я стал проявлять смирение, и это сблизило меня с ними. За обеденным столом мы больше смеялись. Язык, безусловно, оставался преградой, но я нашел способ добиться понимания – благодаря пантомимам. Дина, увидев, как я изображаю перебравшего водки человека, которого заметил как-то у бара однажды вечером, сказала, что я напоминаю мистера Бина. (После этого я решил немного умерить пыл.)
